biathlonmordovia.ru → Электрокомпоненты

Карл эдуард саган мир полный демонов. Мир, полный демонов

На эту книгу непросто дать какой-то однозначный отзыв. Автор не только работал над ней порядка десяти лет, но и отражал в последующих главах результаты публикации предыдущих, что не могло не повлиять на «гладкость» повествования. Итак, если воспользоваться его же аналогией, каких именно демонов представляет Карл Саган своим читателям?

Первый и самый могучий демон - это, конечно же, тотальное невежество и всеобщая безграмотность, смешивающиеся с самодовольством и презрением к самоценности познания. Вообще автор предпочитает концентрироваться на США и американцах, однако, читая первые главы, я словно бы перенёсся в отечественные девяностые годы. Всё то же самое - истерия гороскопов, плеяда потомственных целителей, мода на реинкарнацию, и инопланетяне, инопланетяне, инопланетяне... Разница, пожалуй, только в двух вещах: во-первых, наш человек обычно был настроен к инопланетянам гораздо более лояльно. Если в восприятии американцев (через призму данной книги) они предстают эдакой бандой межпланетных маньяков-насильников, то россиянин искал в них замену богам по очень простой логической формуле: раз уж у них такие замечательные звездолёты, то и общий уровень их технологического развития значительно опережает наш, а если это так, то, в свою очередь, инопланетяне не могли не добиться существенного прогресса и в иных сферах - религиозной, культурной, нравственной. Инопланетные захватчики или, собственно, БРАТЬЯ по разуму остались в книгах фантастов. Уфология тех лет преподносила нам не братьев, а отцов, пред которыми нужно пасть ниц и благоговейно внимать. Если, конечно, их чувство презрения к таким, как мы, червям не столь велико, чтобы отвратить их от контактов. Ну а во-вторых, проблематика иголок в йогуртах в нашем случае оказалась гораздо более жизнеспособной, чем проблематика звёздных пришельцев. Может быть, потому, что, в отличие от американцев, мы можем их предъявить на камеру?

Второй демон, пожалуй, самый страшный. Ибо расплывчатый и неопределённый. Я подразумеваю те загадочные и таинственные механизмы человеческого разума, которые, по утверждению автора, могут заставить вполне здорового в бытовом понимании этого слова человека придумать и поверить в самую нереальную историю. Не дерзну возразить по существу, не будучи специалистом. Однако...

Вот представьте себе, что у кого-то из ваших знакомых появилась новая девушка. И он час кряду в возвышенных выражениях её описывает. Так, что затмевает даже «Песнь Песней». А потом, вечером, вы вспоминаете этот разговор... и до вас внезапно доходит, что вы по-прежнему ничего про эту девушку не знаете. То есть понятно, что она «самая лучшая, самая потрясающая», что у неё идеальная фигура, коралловые губки, жемчужные зубки и глаза подобны озёрам. Но вот конкретно... Какого цвета эти «озёра»? Блондинка она или брюнетка? Курносая или с римским профилем? Моделеподобная стройняшка или невысокая пышка? Скромна и застенчива или хохотушка и душа компании? Работает или учится? Об этом как-то не прозвучало ничего...

Как раз похожая ситуация наблюдается и в отношении научного метода в первых главах данной книги. Карл Саган с ходу начинает хвалить науку, даже не потрудившись дать более-менее внятное её определение. Хотя, вроде как, пишет с просветительской целью, а не побрюзжать в компании единомышленников. Нет, потом автор спохватывается и до конца успевает ликвидировать этот недостаток. И всё-таки проскальзывают нотки: научно=истинно, ненаучно=ложно. Ой ли? На мой взгляд, подобный подход способен породить нового «антидемона». Если наука утверждает, что наука утверждает истину, то... Подобное утверждение является проверяемым. И фальсифицировать его очень легко. Стало быть, если я «поймаю» науку на ошибке один раз - я могу разочароваться в ней в целом. Впрочем, я надеюсь, что на самом деле автор, конечно же, не столь категоричен, а подобные моменты - лишь риторические приёмы, а не его глубинные убеждения.

К чему я это говорю? А к тому, что, раз уж автор склонен трактовать понятие научного эксперимента максимально широко, логично так же широко трактовать и понятие экспериментатора. На чём строится всё здание науки? На том, что наши органы чувств по умолчанию говорят нам правду. Да, мы знаем: звёзд уже давно нет там, где мы их видим, отдалённые предметы кажутся маленькими, опущенное в воду весло представляется изломанным, но в целом-то? Если я провёл химический эксперимент и получил некий результат, что я должен сделать? Описать это в лабораторном журнале или задуматься, не были ли последние несколько часов моей жизни как бы беспричинной (вроде, не пил, не нюхал, не кололся!) галлюцинацией, порождённой загадочным даже для меня самого подсознанием? Если я перестаю верить своей памяти, зрению, слуху - тут уже недалеко и до обсессивно-компульсивных расстройств. Посему под таким углом зрения не вполне понятно, кто же стоит на истинно научных позициях: декларирующий нелюбовь к догматизму Саган, размахивающий Бритвой Оккама (а что это по природе своей, если не догма?), или же его оппоненты-уфологи, готовые представить легион свидетелей и очевидцев?

Последние два демона, попавшие под раздачу - это коррупция и религия. И если с осуждением коррупции сложно не согласиться, то вот критика автором религии вызывает вопросы. На его слова, что религиозные лидеры-де никак не могут понять ТОГО или ЭТОГО (сам-то он, конечно же, и ТО, и ЭТО прекрасно понимает), хочется ответить встречным вопросом: а насколько в принципе Саган знаком с объектом критики?

Боюсь, ответа мне не получить. И не по причине скрытности автора, а просто потому, что я-то пишу отзыв на книгу, а не пытаюсь залезть ему в мозг. А коль скоро книга писалась много лет, то и отношение это, похоже, менялось. Если мы возьмём последние главы - тут он и говорит о личном знакомстве с религиозными лидерами, и разграничивает фундаменталистов от тех, кто таковыми не является (хотя, как по мне, фундаменталисты и радикалы это всё-таки не тождественные вещи). Зато в первых!..

Несколько страниц посвящено анализу проблемы, как относится религия к вопросу о существовании и явлениях инопланетян. Примеры, цитаты... Но какая именно религия? Если бы я из всей книги прочитал только эту главу, то сделал бы вывод: автор ничего не знает о современном существовании религиозных систем за пределами христианства и имеет очень смутное представление (посему уделил им всего несколько строк) о конфессиях, не относящихся к протестантизму или неопротестантизму. Так что, в основном, выборку составили различные известные в США секты (термин употреблён автором!). Мнение лидеров Церкви Эры Водолея (Орегон), судя по уделённому в книге объёму, является более ортодоксальным выражением позиции христиан как таковых, чем, скажем, мнение Ватикана!

Да и в последних главах - разумеется, как можно хвалить науку и не заклеймить ужасы инквизиции? Вот она, истинная сучность так называемых «христиан» (впрочем, я не думаю, что Саган настроен как-то непримиримо именно по отношению к христианам; просто вряд ли его предполагаемый читатель понял бы основную идею, если вместо этого он взялся бы полемизировать с зороастризмом или буддизмом махаяны)! Но сам же указывает христианских священников и даже одного епископа как в рядах критиков инквизиции, так и среди её жертв. Вот он повторяет филиппики против подкрепления авторитетом Библии рабовладения - и тут же, как бы нехотя, признаёт: да, конечно, движения, боровшиеся с рабством и расовым неравенством, вообще-то, тоже позиционировались как христианские.

Но проблема даже не в этом. Каждый имеет право на собственное мнение, тут я с ним согласен. Однако допустимо ли критиковать невежество масс и при этом лелеять и пестовать своё собственное? Вот он вопрошает: работают ли молитвы? Зачем сообщать Богу про засуху, да ещё и в ритуальной форме, да ещё и массово? Бог сам не знает? Одиночек не слышит? Челобитные в вольной форме не принимает? Неужели за десять лет написания книги автор не встретил никого, кому мог бы задать этот вопрос и получить ответ: да не работают молитвы, не работают! По крайней мере, вот так. Зачем они тогда нужны? А зачем президент поздравляет страну с Новым Годом? Люди без этого не будут знать о празднике? Зачем влюблённый каждый час звонит своей возлюбленной, вновь и вновь признаваясь в любви? Не иначе, у неё острая форма рассеянного склероза! А зек, кричащий конвоиру: «Отпусти, гад!» - безусловно, рассчитывает, что тот немедленно его отпустит! А зачем ещё кричать-то, верно? Разумеется, конвоир при этом ещё и глуховат: иначе можно было бы не кричать, а просто сказать: у меня для тебя есть важная информация. Во-первых, ты гад, а во-вторых, ты должен немедленно меня отпустить. Смешно? Вот и мне смешно от авторских пассажей про молитвы или цитаты из «Волны», утверждающей отсутствие всего, что не поддаётся проверке...

Переводчик Любовь Сумм

Редактор Артур Кляницкий

Руководитель проекта И. Серёгина

Корректоры М. Миловидова, С. Мозалёва, М. Савина

Компьютерная верстка А. Фоминов

Дизайнер обложки Ю. Буга

Фонд некоммерческих программ «Династия» основан в 2002 г. Дмитрием Борисовичем Зиминым, почетным президентом компании «Вымпелком».

Приоритетные направления деятельности Фонда – поддержка фундаментальной науки и образования в России, популяризация науки и просвещение. В рамках программы по популяризации науки Фондом запущено несколько проектов. В их числе – сайт elementy.ru, ставший одним из ведущих в русскоязычном Интернете тематических ресурсов, а также проект «Библиотека «Династии» – издание современных научно-популярных книг, тщательно отобранных экспертами-учеными. Книга, которую вы держите в руках, выпущена в рамках этого проекта. Более подробную информацию о Фонде «Династия» вы найдете по адресу www.dynastyfdn.ru .

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Моему внуку Тонио. Желаю тебе жить в мире, полном света и свободном от демонов

Мы ждем света, но живем во тьме.

Не проклинай тьму – зажги хоть одну свечу.

Пословица

Предисловие

Мои наставники

Бурный осенний день. На улице опавшие листья вихрятся в воронках маленьких смерчей, каждый ураганчик живет своей жизнью. Хорошо быть дома, в тепле и безопасности. На кухне мама готовит обед. В нашу квартиру не проникнут ребята постарше, из тех, кто задирает малышей по поводу и без. Не прошло и недели с тех пор, как я подрался – забыл, с кем, наверное, со Снуни, который жил на четвертом этаже, – размахнулся со всей дури, и мой кулак влетел в стеклянную витрину аптеки Шехтера.

Мистер Шехтер не рассердился. «Не беда, я застрахован», – утешил он, поливая мое запястье ужасно щиплющим антисептиком. Потом мама отвела меня к врачу, в кабинет на первом этаже нашего дома. Врач щипцами извлек застрявший в руке осколок стекла, взял иголку и нитку и наложил два шва.

«Два шва!» – с восторгом повторял мой отец в тот вечер. В швах он разбирался: отец работал закройщиком на швейной фабрике, огромной, страшной на вид пилой он вырезал из высокой стопки материи готовые формы – спинки, например, или же рукава для дамских пальто и костюмов, – а затем эти выкройки отправлялись к женщинам, которые сидели бесконечными рядами за швейными машинками. Отец был доволен: наконец-то я разозлился, и гнев помог мне преодолеть природную робость.

Порой дать сдачи очень даже неплохо. Я не замышлял такого всплеска ярости, само нахлынуло. Секунду назад Снуни пихал меня – и вот уже мой кулак врезается в витрину мистера Шехтера. Я поранил запястье, родители понесли непредусмотренные расходы на врача, я разбил витрину – и никто не рассердился. Снуни и тот сделался вдруг моим другом.

Я пытался вдуматься в этот урок. Гораздо приятнее было размышлять о нем в теплой квартире, выглядывая из окна гостиной на Нижнюю Бухту, чем спускаться на улицу, рискуя столкнуться с новыми приключениями.

Мама, по обыкновению, переоделась и накрасилась к приходу отца. Солнце садилось. Мама подошла ко мне, и мы вместе глядели на волнующиеся воды.

– Там люди сражаются и убивают друг друга, – сказала она, указывая взмахом руки на другой берег Атлантики. Я вгляделся как мог пристальнее.

– Знаю, – ответил я. – Я их вижу.

– Ничего ты не видишь. Это очень далеко, – строго возразила она и снова ушла на кухню.

Откуда она знает, вижу я тех людей или нет, размышлял я. Сощурившись, я воображал, будто различаю на горизонте узкую полоску земли, а там крохотные фигурки толкают и пихают друг друга и бьются на мечах, как в моих комиксах. Но, может быть, мама права? Может быть, это лишь мое воображение, что-то вроде кошмаров, от которых я все еще просыпался порой по ночам – пижама насквозь промокла от пота, сердце отчаянно колошматится?

В том же году, в одно из воскресений, отец терпеливо разъяснил мне, какую роль играет нуль-местоблюститель в арифметике, обучил меня трудно произносимым названиям больших чисел и доказал, что наибольшего числа не существует («Всегда можно добавить еще единичку»). Вдруг мне по-детски приспичило выписать все числа подряд от одного до тысячи. Бумаги в доме не было, но у отца нашлись картонки, которые прачечная вкладывала в рубашки. Я с энтузиазмом приступил к осуществлению своего замысла, однако, к моему удивлению, дело пошло не так-то быстро. Я еще только первые сотни выписывал, когда мама возвестила: пора умываться ко сну. Я пришел в отчаяние. Не лягу спать, пока не дойду до тысячи. Отец, опытный миротворец, вмешался: если я без капризов пойду в ванную, он пока будет писать за меня. Мое горе тут же сменилось бурной радостью. Когда я вылез, умытый, отец уже подбирался к 900, и я успел дойти до 1000 благодаря лишь небольшой отсрочке от обычного времени укладывания. С тех пор огромные числа сохранили для меня свое очарование.

А еще в 1939 г. родители сводили меня на Всемирную ярмарку в Нью-Йорке. Там мне явилось видение идеального будущего, которое должны были обеспечить нам наука и развитые технологии. Торжественно закопали в землю капсулу времени, заполненную предметами современности, для поучения потомков из отдаленного будущего – как ни странно, предполагалось, что они мало что будут знать о людях 1939-го. «Мир будущего» будет чист, отлично обустроен, и от бедняков, насколько я мог понять, там не останется и следа.

«Увидь звук», – призывала одна из удивительных надписей ярмарки. И в самом деле, когда по камертону ударяли молоточком, на экране осциллографа появлялась изящная волна-синусоида. «Услышь свет», – гласила другая афиша; и точно, когда на фотоэлемент падал луч света, слышался треск, похожий на тот, что раздавался из нашего приемника фирмы Motorola, если, крутя ручку, попадешь между радиостанциями. Мир был полон чудес, о которых я ранее и не подозревал. Как может звук превратиться в картинку, а свет в шум?

Мои родители отнюдь не были учеными, они даже близко не были знакомы с наукой. Но они почти одновременно привили мне сомнение и изумление, то есть те два с трудом совместимых образа мыслей, из которых рождается научный метод. Мои родители только-только выбились из бедности, но, когда я заявил им, что стану астрономом, получил безоговорочную их поддержку, пусть они едва ли догадывались, чем занимается астроном. Мои родители ни разу не посоветовали мне бросить глупости и выучиться на врача или юриста.

Я рад был бы помянуть добрым словом учителей младшей, средней или старшей школы, вдохновивших меня обратиться к науке, но не было у меня таких учителей. Мы твердили наизусть периодическую таблицу элементов, возились с рычагами и наклонными плоскостями, запомнили, что в зеленых листьях совершается фотосинтез, и усвоили разницу между антрацитом и битуминозным углем. Но не было окрыляющего изумления, как не было и намека на эволюцию идей, ни слова о тех заблуждениях, которые некогда были общепринятыми. В старших классах начались лабораторные занятия с заранее известным результатом – не получишь его, не удостоишься хорошей оценки. Личные склонности, интуиция, желание проверить – и пусть даже опровергнуть гипотезу – отнюдь не поощрялись. Всегда казалось, что самые интересные главы в учебнике – приложения, но школьный год неизменно заканчивался прежде, чем руки доходили до этих необязательных страниц. Замечательные книги по той же астрономии можно было отыскать в библиотеке, но никак не в школе. Деление в столбик заучивалось как набор правил, скорее даже, как рецепт, безо всяких объяснений, почему такой набор обычных делений, умножений и вычитаний приводит к ответу. В старших классах извлечение квадратного корня преподносилось с таким почтением, будто одиннадцатая заповедь, провозглашенная с горы Синай. Главное – получить верный ответ, и плевать, что ты ничего не понял. На втором году изучения алгебры занятия вел сильный учитель, от которого я усвоил немало знаний, но он был груб и частенько доводил моих одноклассниц до слез. Интерес к науке я сохранил в школьные годы лишь благодаря книгам и научным (а также научно-фантастическим) журналам.

Существуют миры, населенные демонами, области непроглядной тьмы.
Упанишады (Индия, ок. 600 г. до н. э.)
Страх перед невидимым - природное семя того, что каждый сам в себе именует религией.
Томас Гоббс. Левиафан (1651)
Боги наблюдают за нами и руководят нашими судьбами. Так учит большинство культур. Зло приписывается другим, менее благосклонным существам. Но добрые и злые, будь они реальными или воображаемыми, естественными или сверхъестественными, служат потребностям человека. Даже если они в чистом виде плод воображения, людям эта вера облегчает жизнь, а потому в эпоху, когда традиционные религии погибают под обстрелом науки, разве не естественно переодеть древних богов и демонов в новомодные научные одежки и назвать их пришельцами?
* * *

Весь древний мир верил в демонов. Их относили скорее к естественному, нежели к сверхъестественному миру. Гесиод упоминает о них мимоходом, Сократ приписывал свое философское вдохновение личному и благосклонному демону. В «Пире» Платона Сократ повторяет слова своей наставницы Диотимы из Мантинеи: «Между Богом и смертным есть посредники-демоны. Бог не общается напрямую с людьми. Только через демонов возникает общение и беседа человека с богами наяву или во сне».
Платон, знаменитейший из учеников Сократа, приписывал демонам существенную роль: «Никакой человек, наделенный высшей властью, не сможет управлять людьми и не преисполниться надменности и неправды», - рассуждал он:
Мы не назначаем быков командовать быками или коз козами, но мы сами как высший род ими правим. Бог, заботясь о человечестве, поставил над нами демонов, высший род, они с великим удовольствием для самих себя и не меньшим для нас заботятся о нас и дают нам неизменно мир, уважение, порядок и справедливость, объединяя, таким образом, народы и делая их счастливыми.
Платон решительно отказывался приписывать демонам зло. Эрос, насылающий страсть, в его концепции - демон, а не бог, «не смертный и не бессмертный», «не благой и не дурной». Последователи Платона, в особенности неоплатоники, оказавшие существенное влияние на христианскую философию, считали одних демонов благими, а других - злыми. Маятник постоянно раскачивался. Ученик Платона Аристотель всерьез задумывался, не демоны ли внушают нам сновидения. Плутарх и Порфирий предполагали, что демоны, обитающие в верхних слоях атмосферы, родом с Луны.
Ранние отцы церкви хотя и впитали неоплатонизм из окружавшей их культуры, все же полагали необходимым отмежеваться от языческой системы представлений. Они заявили, что язычники под видом богов поклоняются демонам и людям. Описывая в Послании Ефесянам (6:12) порчу нравов, апостол Павел подразумевает отнюдь не коррумпированность властей, но обитающих на высотах демонов:
Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных.
Изначально демоны отнюдь не были метафорой, образным обозначением зла в сердце человека.
Блаженному Августину демоны изрядно досаждали. Он ссылается на господствовавшие в его время языческие представления: «Боги обитают на высшем уровне, люди - на низшем, посредине живут демоны... Они обладают бессмертным телом, но страсти у них общие с людьми». В сочинении «О Граде Божьем», начатом в 413 г., Августин приспосабливает к своим нуждам античную мифологию, на место богов ставит Бога и демонизирует демонов, объявляя их всех без исключения злыми. Никаких добродетелей, которые могли бы перевесить чашу зла, у демонов нет. Они - источник всех несчастий, и физических, и духовных. «Воздушные животные... более всего склонные чинить беды, совершенно чуждые праведности, раздутые от гордыни, бледные от зависти, искусные в обмане» (Книга VIII). Они могут прикидываться, будто несут людям весть от Бога, являются в обличий ангелов, но это лишь уловка, чтобы привести нас к погибели. Они принимают любые формы и сведущи во многом (слово «демон» по-гречески означает «сведущий»), особенно в делах материального мира. Но при всем их уме демонам недостает любви.
Они обрекают себе в жертву «пленный и одураченный разум человека, - писал Тертуллиан. - Живут они в воздухе, соседствуют со звездами, собеседуют с тучами».
В XI в. влиятельный византийский богослов и философ, а также закулисный политик Михаил Пселл описывал демонов так:
Эти существа пребывают в нашей жизни, ибо она полна страстей, а они обитают в страстях. Их обиталище, их ранг и статус материальны, а потому они также подвержены страстям и окованы ими.
Некий Рихальм, настоятель Шёнталя, около 1270 г. написал о демонах трактат, основываясь на личном опыте: он видел (только плотно закрыв глаза) множество злобных демонов, подобных частицам пыли. Они так и жужжат рядом с ним и рядом с другими людьми тоже. И сколько бы волн иных мировоззрений - рационализм, зороастризм, иудаизм, христианство, ислам - ни накатывало, какие бы ни бродили революционные дрожжи в обществе, философии и политике, демоны все так же присутствуют в нашей жизни, и ни их характер, ни даже именование не изменилось со времен Гесиода до Крестовых походов и далее.
Демоны, «силы воздуха», нисходят с небес и вступают в незаконные половые сношения с женщинами. Августин считал, что от подобных запретных союзов рождаются ведьмы. В Средневековье, как и в Античности, все продолжали верить в подобные сюжеты. Демонов также именуют бесами, дьяволами, падшими ангелами. Женщин соблазняют инкубы, мужчин суккубы. В некоторых случаях монахини с ужасом обнаруживали в демоне-соблазнителе сходство со своим исповедником или епископом и просыпались наутро, как выразительно сообщает хронист XV в., «оскверненными, словно в самом деле совокуплялись с мужчинами». Аналогичные истории происходят в древнем Китае, но не в монастырях, а в гаремах. Перед лицом стольких сообщений об инкубах писатель-пресвитерианец конца XVII в. Ричард Бакстер писал в книге «О несомненном существовании мира духов» (Certainty of the World of Spirits, 1691), что «счел бы опрометчивым усомниться» в них.
Инкубы и суккубы ощущались как навалившаяся на грудь спящего тяжесть. Слово mare в древнем английском означало инкуба, и отсюда кошмар - nightmare: демон, сидящий на груди спящего и терзающий его во сне. В «Житии святого Антония», написанном Афанасием около 360 г., демоны проникают в запертые помещения и столь же свободно их покидают; 1400 лет спустя в трактате «О демонической природе» (De Daemonialitate) ученый-францисканец Людовико Снистрари доказывает, что демоны проходят сквозь стены.
Реальность демонов практически не подвергалась сомнениям с древности и до конца Средневековья. Правда, Маймонидих отрицал, но подавляющее большинство раввинов признавало существование диббуков. Одним из редких случаев, где хотя бы отдаленно допускается внутреннее происхождение демонов, т. е. что они могут быть плодом человеческого разума, стал ответ аввы Пимена, одного из отцов-пустынножителей, на вопрос:
- Каким образом демоны борются против меня?
- Наши желания, - сказал отец Пимен, - становятся демонами и нападают на нас.
Средневековые представления об инкубах и суккубах сложились в том числе и под влиянием сочинения Макробия«Комментарий к сну Сципиона» (Commentary on the Dream of Scipio): этот написанный в IV в. текст до наступления европейского Просвещения успел выдержать десятки переизданий. Макробий описывал фантомы, которые можно увидеть «меж бодрствованием и дремотой». Спящему эти фантомы «воображаются» хищниками. В голосе Макробия звучит сомнение, однако средневековые читатели не расслышали эту ноту.
Одержимость демонами достигает пика в знаменитой будле папы Иннокентия VIII (1484 г.):
Дошло до нашего сведения, что лица обоего пола не избегают сношения с ангелами зла, инкубами и суккубами, и своим колдовством, заклинаниями, чарами и заклятиями удушают, уничтожают и истребляют младенцев в утробе матери и вызывают множество других несчастий. Этой буллой Иннокентий положил начало систематическим процессам, пыткам и казням бесчисленных «ведьм» по всей Европе. Их обвиняли в том, что еще Августин называл «злоумышленным общением с незримым миром».
Несмотря на политкорректное упоминание «лиц обоего пола» в булле, преследовали, естественно, главным образом женщин и девушек.
В последующие столетия протестанты при всех разногласиях с католической церковью в этом отношении мало чем отличались. Даже такие гуманисты, как Эразм Роттердамский и Томас Мор, признавали существование ведьм. «Отрицать существование ведьм - все равно что отрицать Библию», писал Джон Уэсли, основатель методизма. Прославленный юрист Уильям Блэкстон в «Комментариях к законам Англии» (Commentaries on the Laws of England, 1765) утверждал:
Отрицать возможность и, более того, реальное существование ведьмовства и колдовства - значит вступать в полное противоречие со словом Божьим, откровенным во многих текстах Ветхого и Нового Завета.
Папа Иннокентий особо рекомендует «дорогих наших сынов Генриха Крамера и Иакова Шпренгера», которые «апостольскими посланиями были направлены в качестве инквизиторов для расследования сих еретических мерзостей». Если «таковая извращенность и распущенность останется безнаказанной», множество душ ожидает вечная погибель.
Папа поручил Крамеру и Шпренгеру написать подробное исследование проблемы, используя весь академический арсенал конца XV в., и эти двое, обильно цитируя Писание, а также древних и современных им ученых, произвели «Молот ведьм» (Malleus Maleficarum), книгу, о которой справедливо отзываются, как об одном из самых страшных документов человеческой истории. В своей книге «Свеча во тьме» (A Candle in the Dark) Томас Эди именует это произведение «подлейшим учением и изобретением», «страшной и нелепой выдумкой», которой они «прикрывают от мира свою неслыханную жестокость». Вся суть «Молота» сводится к простейшей мысли: если тебя обвинили в ведовстве, значит, ты и есть ведьма, а наилучший способ доказать обвинение - пытка. Обвиняемому не предоставлялось никаких прав, ни малейшего шанса опровергнуть слова обвинителей. Даже мысли не брезжит, что обвинение могло быть выдвинуто и по отнюдь не благочестивым причинам: например, из зависти, или ради мести, или же причиной его могла стать алчность инквизиторов, которым обычно доставалось имущество осужденного. Этот учебник палачей излагал также методы пытки и наказания, рассчитанные на то, чтобы изгнать бесов из тела жертвы прежде, чем замучить ее до смерти. С «Молотом» наперевес, уверенные в поддержке папы, инквизиторы быстро охватили своей сетью всю Европу.
А как быстро эта затея обернулась подтасовкой расходов и командировочных! Все затраты на расследование, суд и казнь возлагались на осужденную или ее родственников - все, включая поденную плату соглядатаям, которым платили за слежку перед арестом, вино для тюремщиков, охраняющих жертву после ареста, щедрое угощение судьям, дорожные расходы гонцов, отряженных в другой город за искусным палачом, плата за хворост и смолу или же за веревку. А еще членам трибунала причиталась премия за каждую сожженную ведьму. Имущество казненных - если от него еще что-то оставалось - делилось между церковью и государством. Массовые убийства, санкционированные законом и обычаем, превращались в систему, разрастался обслуживавший их бюрократический аппарат, а интерес палачей переключился с побродяжек и нищих старух на представителей среднего и зажиточного класса обоего пола.
Чем больше людей под пытками сознавалось в общении с бесами, тем труднее было доказывать, что все эти обвинения вымышлены. Каждую «ведьму» принуждали обвинять других, число подозреваемых росло по экспоненте, а сама многочисленность «ведьм» превращалась в «ужасающее доказательство того, что дьявол все еще жив», как позднее было сформулировано во время охоты на ведьм в американском Салеме. В тот суеверный век с легкостью принимались самые фантастические свидетельства: например, что десятки тысяч ведьм собирались на шабаш на площадях Франции или что небо помрачилось, когда стая из 12 000 ведуний летела на Ньюфаундленд. Библия наставляла: «Ведьму не оставляй в живых». Тысячи женщин горели на кострах. Всех обвиняемых, молодых и старых, подвергали чудовищным пыткам. Орудия пытки предварительно благословлял священник. Папа Иннокентий умер в 1492 г. после неудачной попытки спасти его переливанием крови (ради этого умертвили трех юношей) и молоком из груди кормящей матери. Святейшего отца оплакивала любовница и прижитые с нею дети.
В Британии нанимали «охотников на ведьм», которые получали изрядную премию за каждую выданную на расправу женщину или девушку. Ни малейшего стимула соблюдать в своих обвинениях осторожность у «охотников» не было. Обычно они искали на теле жертвы «метки дьявола» - шрамы или родинки, которые можно было безболезненно и без кровотечения проткнуть булавкой. Не такой уж сложный фокус: притвориться, будто кончик булавки глубоко вонзился в плоть «ведьмы». А если таких знаков на теле не обнаруживалось, годились и «невидимые» знаки. Один такой охотник в середине XVII в., уже сам стоя на эшафоте, «сознался, что причинил смерть более чем 220 женщинам в Англии и Шотландии ради 20 шиллингов, кои получал за каждую».
На процессах ведьм не допускались показания в их защиту или какие-либо доказательства во смягчение приговора. Доказать алиби было практически невозможно: тут действовали весьма своеобразные правила. Например, во многих случаях муж обвиняемой уверял, что она мирно спала в его объятиях в то самое время, когда она якобы отплясывала с дьяволом на шабаше, но архиепископ терпеливо пояснял: просто демон принял обличие ведьмы и занял ее место рядом с ничего не подозревающим мужем. И пусть мужчины не думают, будто их разум и пять чувств способны устоять перед сатанинскими силами обмана. Красивые молодые женщины были обречены на костер.
Во всей этой истории явственно ощущается сексуальный элемент и женоненавистничество. Чего еще ждать в обществе, где господствовали мужчины и половое влечение подавлялось, а инквизиторов и вовсе набирали из рядов приносивших обет безбрачия (хотя и не всегда его соблюдавших) клириков. Судьи с особым интересом вникали в количество и качество оргазма при совокуплении обвиняемой с демонами или Сатаной (хотя Августин был уверен, что «диавола нельзя именовать распутником»). Особое внимание уделялось свойствам дьявольского «члена» (все сообщения подтверждали, что сия часть тела у него холодная). Метки дьявола, как указано в написанной в 1700 г. книге Лудовико Синистрани, обнаруживались «по большей части на груди или на половых органах». С этой целью гениталии женщин выбривались и их тщательно осматривали мужчины-инквизиторы. Когда сжигали юную Орлеанскую Деву, руанский палач, дождавшись, когда огонь уничтожил ее платье, раздвинул языки пламени, чтобы зеваки могли видеть «все, что должно оставаться тайным у женщины».
Хроника казней, произведенных в одном-единственном немецком городе Вюрцбург за один лишь 1598 г., раскрывает перед нами статистику, а также и некоторые особенности человеческой природы:
Староста городского собрания по имени Геринг; старая госпожа Канцлер; толстая супруга портного; повариха, служившая в доме господина Менгердорфа; неизвестный человек; неизвестная женщина; Баунах, сенатор, самый толстый гражданин Вюрцбурга; старый придворный кузнец; девочка лет девяти или десяти и с ней ее младшая сестра, совсем маленькая; мать этих двух девочек; дочь Либлера; дочь Гебельса, самая красивая девушка в городе; студент, изучивший чересчур много языков; два мальчика из Мюн-стера, оба двенадцати лет от роду; маленькая дочка Штеппера; женщина, караулившая ворота моста; еще одна старуха; маленький сын городского бейлифа; жена мясника Кнерца; малолетняя дочь доктора Шульца; слепая девушка; Шварц, каноник из Гаха...
Списку нет конца. Некоторым жертвам уделили особое внимание: «Маленькая дочь Фалькенберга была казнена и сожжена в частном порядке». Всего в одном маленьком городе за год провели 28 публичных казней, каждый раз умерщвляя от четырех до шести человек. На одном маленьком примере мы видим, что творилось по всей Европе. Общее число погибших так и не сосчитано - сотни тысяч? миллионы? Но ведь палачи и те, кто выслеживал, пытал, судил, сжигал и оправдывал казни, не для себя старались. Они и сами скажут: радели бескорыстно.
Ошибка, конечно же, невозможна. Признания обвиняемых никак не могли быть вызваны галлюцинациями или отчаянной попыткой удовлетворить палачей и положить конец пытке. Будь это так, рассуждает судья по ведовским процессам Пьер де Ланкр в книге «Непостоянство злых духов» (Description of the Inconstancy of Evil Angels, 1612), католическая церковь, сжигавшая ведьм, оказалась бы виновна в тягчайшем преступлении. Те, кто допускает такую возможность, нападают на церковь и тем самым совершают смертный грех. Соответственно, критиков инквизиции тоже судили и зачастую отправляли на костер. Судьи и палачи делали Божье дело. Спасали души. Боролись с демонами.
Разумеется, пытки и костра заслуживали не только ведьмы. Еще более серьезным преступлением считалась ересь, с ней и католики, и протестанты боролись неумолимо. В XVI в. ученый Уильям Тиндейл отважился перевести Новый Завет на английский язык. Если народ станет читать Писание на родном языке вместо мало кому известной латыни, у людей появятся собственные религиозные взгляды. Чего доброго, люди решат, что в отношениях с Богом можно обойтись и без посредников. Католические священники останутся без работы. Попытка опубликовать перевод привела к тому, что Тиндейл вынужден был бежать и прятаться, за ним гонялись по всей Европе, выследили, осудили, удавили и сожгли на костре. Экземпляры его перевода (через сто лет этот текст ляжет в основу замечательной Библии короля Иакова) вооруженные стражники разыскивали, вламываясь в дома к подозреваемым. Ревностные христиане делали все, чтобы помешать братьям по вере узнать слово Христово. Знание вознаграждалось пытками и смертью. Какая же надежда оставалась в подобных условиях для тех, кого обвиняли в ведовстве?
К концу XVI в. охота на ведьм, за исключением некоторых политически обоснованных процессов, в западной цивилизации в общем и целом прекращается. Последними в Англии казнили девятилетнюю девочку и ее мать, обвинив их в том, что они вызывали бурю, стягивая с себя чулки. В наше время ведьмы и джинны обитают по большей части в детских книжках, но Римско-католическая церковь и некоторые другие продолжают практиковать экзорцизм, и приверженцы одного культа все еще привычно разоблачают иные культы как волхование. Само слово «пандемониум» - «все демоны» - никуда не ушло из языка. Исступленного и агрессивного человека мы по-прежнему называем бесноватым или бешеным. (Душевные болезни вплоть до XVIII в. приписывались действию сверхъестественных сил, и даже бессонница считалась пыткой, навлекаемой демонами.) Более 50% американцев признаются в опросах, что верят в существование дьявола, а 10% общались с ним (Мартин Лютер в свое время так даже регулярно с ним беседовал). В 1992 г. некая Ребекка Браун издала «пособие по духовному сражению», так и озаглавленное: «Готовьтесь к войне» (Prepare for War). По мнению г-жи Браун, аборты и внебрачный секс «практически всегда ведут к заражению демонами», медитация, йога и восточные боевые искусства соблазняют ничего не ведающих христиан поклоняться демонам, а рок-музыка «появилась «не сама по себе», а по «тщательно продуманному плану самого Сатаны». Порой «даже самые близкие люди могут быть окованы и ослеплены демонами». Выходит, и ныне вера неразлучна с демонологией.
А что же такое делают демоны? В «Молоте ведьм» Крамер и Шпренгер сообщают, что «демоны... вмешиваются в нормальные сношения и зачатие, приобретая человеческое семя и перенося его». Средневековая идея искусственного бесовского осеменения восходит как минимум к Фоме Аквинскому, который в трактате «О Троице» (On the Trinity) учит, что «демоны могут собирать семя и переносить его в другие тела». Его современник, святой Бонавентура, расписывает это подробнее: суккубы «отдаются мужчинам и принимают их семя; хитрым искусством демоны сохраняют его силу, а затем с Божьего попущения становятся инкубами и вливают семя в сосуды женские». К отпрыскам этих устроенных демонами союзов также наведываются впоследствии инкубы и суккубы. Из поколения в поколение укрепляется межвидовой сексуальный союз. Как мы знаем, эти существа умеют летать. Более того: они обитают в верхних слоях воздуха.
В средневековых сюжетах о демонах космические корабли не упоминаются. Но ключевые элементы мифа о похищении инопланетянами уже присутствуют: сексуально озабоченные существа иного, не человеческого рода, живущие в небе; они умеют проходить сквозь стены, общаются с помощью телепатии и проводят эксперименты по выведению особой породы людей. Если только мы сами не признаем существование демонов, как же объяснить существование столь странных представлений, которые разделял весь западный мир, включая умнейших его членов? Почему эти представления в каждую эпоху вновь и вновь подкреплялись личным опытом, отстаивались церковью и государством? Сумеем ли мы найти какое-то объяснение, кроме ссылок на повальную иллюзию, обусловленную одинаковым устройством и химией мозга?

КАРЛ САГАН

МИР, полный ДЕМОНОВ:

Наука - как свеча во тьме

2014

Моему внуку Тонио.

Желаю тебе жить в мире, полном света и свободном от демонов

Мы ждем света, но живем во тьме.

Исайя 59:9

Не проклинай тьму - зажги хоть одну свечу.

Пословица

Предисловие.

МОИ НАСТАВНИКИ

Бурный осенний день. На улице опавшие листья вихрятся в воронках маленьких смерчей, каждый ураганчик живет своей жизнью. Хорошо быть дома, в тепле и безопасности. На кухне мама готовит обед. В нашу квартиру не проникнут ребята постарше, из тех, кто задирает малышей по поводу и без. Не прошло и недели с тех пор, как я подрался - забыл, с кем, наверное, со Снуни, который жил на четвертом этаже, - размахнулся со всей дури, и мой кулак влетел в стеклянную витрину аптеки Шехтера.

Мистер Шехтер не рассердился. «Не беда, я застрахован», - утешил он, поливая мое запястье ужасно щиплющим антисептиком. Потом мама отвела меня к врачу, в кабинет на первом этаже нашего дома. Врач щипцами извлек застрявший в руке осколок стекла, взял иголку и нитку и наложил два шва.

«Два шва!» - с восторгом повторял мой отец в тот вечер. В швах он разбирался: отец работал закройщиком на швейной фабрике, огромной, страшной на вид пилой он вырезал из высокой стопки материи готовые формы - спинки, например, или же рукава для дамских пальто и костюмов, - а затем эти выкройки отправлялись к женщинам, которые сидели бесконечными рядами за швейными машинками. Отец был доволен: наконец-то я разозлился, и гнев помог мне преодолеть природную робость.

Порой дать сдачи очень даже неплохо. Я не замышлял такого всплеска ярости, само нахлынуло. Секунду назад Снуни пихал меня - и вот уже мой кулак врезается в витрину мистера Шехтера. Я поранил запястье, родители понесли непредусмотренные расходы на врача, я разбил витрину - и никто не рассердился. Снуни и тот сделался вдруг моим другом.

Там люди сражаются и убивают друг друга, - сказала она, указывая взмахом руки на другой берег Атлантики. Я вгляделся как мог пристальнее.

Знаю, - ответил я. - Я их вижу.

Ничего ты не видишь. Это очень далеко, - строго возразила она и снова ушла на кухню.

Откуда она знает, вижу я тех людей или нет, размышлял я. Сощурившись, я воображал, будто различаю на горизонте узкую полоску земли, а там крохотные фигурки толкают и пихают друг друга и бьются на мечах, как в моих комиксах. Но, может быть, мама права? Может быть, это лишь мое воображение, что-то вроде кошмаров, от которых я все еще просыпался порой по ночам - пижама насквозь промокла от пота, сердце отчаянно колошматится?

* * *

А еще в 1939 г. родители сводили меня на Всемирную ярмарку в Нью-Йорке. Там мне явилось видение идеального будущего, которое должны были обеспечить нам наука и развитые технологии. Торжественно закопали в землю капсулу времени, заполненную предметами современности, для поучения потомков из отдаленного будущего - как ни странно, предполагалось, что они мало что будут знать о людях 1939-го. «Мир будущего» будет чист, отлично обустроен, и от бедняков, насколько я мог понять, там не останется и следа.

«Увидь звук», - призывала одна из удивительных надписей ярмарки. И в самом деле, когда по камертону ударяли молоточком, на экране осциллографа появлялась изящная волна-синусоида. «Услышь свет», - гласила другая афиша; и точно, когда на фотоэлемент падал луч света, слышался треск, похожий на тот, что раздавался из нашего приемника фирмы Motorola, если, крутя ручку, попадешь между радиостанциями. Мир был полон чудес, о которых я ранее и не подозревал. Как может звук превратиться в картинку, а свет в шум?

Я рад был бы помянуть добрым словом учителей младшей, средней или старшей школы, вдохновивших меня обратиться к науке, но не было у меня таких учителей. Мы твердили наизусть периодическую таблицу элементов, возились с рычагами и наклонными плоскостями, запомнили, что в зеленых листьях совершается фотосинтез, и усвоили разницу между антрацитом и битуминозным углем. Но не было окрыляющего изумления, как не было и намека на эволюцию идей, ни слова о тех заблуждениях, которые некогда были общепринятыми. В старших классах начались лабораторные занятия с заранее известным результатом - не получишь его, не удостоишься хорошей оценки. Личные склонности, интуиция, желание проверить - и пусть даже опровергнуть гипотезу - отнюдь не поощрялись. Всегда казалось, что самые интересные главы в учебнике - приложения, но школьный год неизменно заканчивался прежде, чем руки доходили до этих необязательных страниц. Замечательные книги по той же астрономии можно было отыскать в библиотеке, но никак не в школе. Деление в столбик заучивалось как набор правил, скорее даже, как рецепт, безо всяких объяснений, почему такой набор обычных делений, умножений и вычитаний приводит к ответу. В старших классах извлечение квадратного корня преподносилось с таким почтением, будто одиннадцатая заповедь, провозглашенная с горы Синай. Главное - получить верный ответ, и плевать, что ты ничего не понял. На втором году изучения алгебры занятия вел сильный учитель, от которого я усвоил немало знаний, но он был груб и частенько доводил моих одноклассниц до слез. Интерес к науке я сохранил в школьные годы лишь благодаря книгам и научным (а также научно-фантастическим) журналам.

Все мечты сбылись в университете: там я встретил наставников, которые не только разбирались в науке, но и умели объяснять. Мне повезло попасть в одно из лучших учебных заведений того времени - Чикагский университет. «Ядром» нашей кафедры физики был Энрико Ферми, изяществу математических формул нас учил Субрахманьян Чандрасекар, о химии я имел счастье беседовать с Гарольдом Ури, а летом проходил практику по биологии у Германа Мюллера в Университете штата Индиана, астрономии же планет учился у единственного в ту пору специалиста по этому предмету - Джеральда Койпера.

Койпер приучил меня «считать на обороте конверта». Тебе в голову пришла мысль - достаешь старое письмо, включаешь знания фундаментальной физики и набрасываешь на обороте конверта (кое-как, приблизительно) ряд уравнений, подставляя те числа, которые кажутся тебе наиболее вероятными, и смотришь, похож ли ответ на тот, которого ты ожидал. Если не сошлось, ищи другую теорию. Этим методом всякий вздор отсекался сразу, словно взмахом ножа.

В Чикагском университете мне повезло еще и в том, что мы обучались по гуманитарной программе Роберта Хатчинса, согласно которой точные науки воспринимались как неотъемлемая часть великолепной мозаики человеческого знания. Будущему физику полагалось знать имена Платона и Аристотеля, Баха, Шекспира, Гиббона, Малиновского, Фрейда - перечень далеко не полон. В начальном курсе астрономии геоцентрическая система Птолемея преподносилась столь убедительно, что многие студенты готовы были отречься от верности Копернику. От преподавателей программы Хатчинса не требовали, как в современных американских университетах, высокого научного статуса, напротив: преподавателей ценили именно как преподавателей за способность научить и вдохновить молодое поколение.

Переводчик Любовь Сумм

Редактор Артур Кляницкий

Руководитель проекта И. Серёгина

Корректоры М. Миловидова, С. Мозалёва, М. Савина

Компьютерная верстка А. Фоминов

Дизайнер обложки Ю. Буга

* * *

Моему внуку Тонио. Желаю тебе жить в мире, полном света и свободном от демонов

Мы ждем света, но живем во тьме.

Исаия 59:9

Не проклинай тьму – зажги хоть одну свечу.

Предисловие
Мои наставники

– Знаю, – ответил я. – Я их вижу.

– Ничего ты не видишь. Это очень далеко, – строго возразила она и снова ушла на кухню.

* * *

Все мечты сбылись в университете: там я встретил наставников, которые не только разбирались в науке, но и умели объяснять. Мне повезло попасть в одно из лучших учебных заведений того времени – Чикагский университет. «Ядром» нашей кафедры физики был Энрико Ферми, изяществу математических формул нас учил Субрахманьян Чандрасекар , о химии я имел счастье беседовать с Гарольдом Ури , а летом проходил практику по биологии у Германа Мюллера в Университете штата Индиана, астрономии же планет учился у единственного в ту пору специалиста по этому предмету – Джеральда Койпера .

Койпер приучил меня «считать на обороте конверта». Тебе в голову пришла мысль – достаешь старое письмо, включаешь знания фундаментальной физики и набрасываешь на обороте конверта (кое-как, приблизительно) ряд уравнений, подставляя те числа, которые кажутся тебе наиболее вероятными, и смотришь, похож ли ответ на тот, которого ты ожидал. Если не сошлось, ищи другую теорию. Этим методом всякий вздор отсекался сразу, словно взмахом ножа.

В Чикагском университете мне повезло еще и в том, что мы обучались по гуманитарной программе Роберта Хатчинса, согласно которой точные науки воспринимались как неотъемлемая часть великолепной мозаики человеческого знания. Будущему физику полагалось знать имена Платона и Аристотеля, Баха, Шекспира, Гиббона, Малиновского, Фрейда – перечень далеко не полон. В начальном курсе астрономии геоцентрическая система Птолемея преподносилась столь убедительно, что многие студенты готовы были отречься от верности Копернику. От преподавателей программы Хатчинса не требовали, как в современных американских университетах, высокого научного статуса, напротив: преподавателей ценили именно как преподавателей за способность научить и вдохновить молодое поколение.

В этой замечательной среде я начал заполнять сплошные лакуны школьного образования. Многие тайны – отнюдь не только научные – прояснились. И я своими глазами видел ту ни с чем не сравнимую радость, которую испытывает человек, сумевший еще чуть-чуть приподнять завесу над устройством Вселенной.

Я навсегда сохранил благодарность людям, учившим меня в 1950-х гг., и старался до каждого из них донести мое восхищение. И все же, оглядываясь на прожитую жизнь, я вновь повторю: самому важному я научился не у школьных наставников и даже не в университете, но в том знаменательном 1939 г. у моих родителей, которые ничего не смыслили в науке.

Глава 1
Самое драгоценное

По сравнению с реальностью вся наша наука примитивна и ребячлива, но она – самое драгоценное, чем мы обладаем.

Альберт Эйнштейн (1879–1955)

Он ждал меня у самолета с картонкой в руках, на которой было написано мое имя. Я прилетел на конференцию ученых и телеведущих. Нам предстояло биться над безнадежным с виду проектом: как повысить уровень научно-популярных передач по коммерческим каналам. Организаторы выслали за мной водителя.

– Можно вас кое о чем спросить? – заговорил он, пока мы дожидались появления моего багажа.

– Да, пожалуйста.

– Вас не напрягает, что вас зовут так же, как того знаменитого ученого?

Я не сразу сообразил. Шутит он, что ли? Наконец, все встало на свои места.

– Я и есть он, – признался я.

Он запнулся, потом с усмешкой извинился:

– Вы уж простите. Вот я все время из-за такого совпадения мучаюсь. Думал, у вас такая же беда.

Протянув руку, он представился:

– Я – Уильям Ф. Бакли.

(Уильям Ф. Бакли – это я подменяю. На самом деле мой водитель оказался тезкой известного, довольного воинственного тележурналиста, и, надо полагать, его немало по этому поводу дразнили.)

Мы устроились в машине, – предстоял довольно длинный путь, – дворники ритмично цокали, и водитель продолжил разговор: он, мол, рад, что я оказался «тем знаменитым ученым», у него накопилось немало научных вопросов. Можно спросить? Да, пожалуйста.

Так завязался разговор. Впрочем, на мой взгляд, не совсем научный. Уильям Ф. Бакли хотел потолковать о замороженных инопланетянах, которых прячут на базе ВВС под Сан-Антонио, о контактах с духами (к сожалению, духи попадались все больше необщительные), о магических кристаллах, пророчествах Нострадамуса, астрологии, Туринской плащанице… А я вынужден был во всем его разочаровать:

– Доказательства скудные, – твердил я, – и существуют гораздо более простые объяснения.

На свой лад этот человек был широко образован. Вникал во все нюансы теории «погибших континентов» Атлантиды и Лемурии. Точно знал, что вот-вот снарядят подводные экспедиции, отыщут рухнувшие колонны и разбитые башни великих цивилизаций, чьи обломки уже много тысячелетий созерцают лишь люминесцирующие глубоководные рыбы да гигантский кракен . А я, хоть и верил, что океан хранит еще немало тайн, знал также, что в пользу теории Атлантиды и Лемурии нет ни океанографических, ни геофизических данных. С точки зрения науки эти «континенты» никогда не существовали. И я так и сказал моему спутнику, хотя мне и не хотелось его разочаровывать.

Мы ехали сквозь дождь, и водитель мрачнел на глазах. Я опровергал не просто неверную теорию – я лишал его духовную жизнь некоей драгоценной грани.

А ведь в подлинной науке тоже немало тайн, там можно обрести даже большее вдохновение и восторг, вызов человеческим силам и заодно приблизиться к истине. Было ли этому человеку известно о том, что в холодном разреженном газе межзвездного пространства рассеяны молекулы, из которых можно сложить белок, основу жизни? Слыхал ли он, что на вулканическом пепле возрастом в четыре миллиона лет обнаружились отпечатки ног наших предков? О том, как при столкновении Индии и Азии взметнулись к небесам Гималаи? Знает ли, что вирусы устроены как шприцы – они впрыскивают свою ДНК в обход защитных механизмов организма-хозяина и меняют репродуктивные механизмы клетки. А поиски радиосигналов от внеземных цивилизаций? А только что найденный древний город Эбла где нашли надписи, превозносящие высокое качество производимого в Эбле пива? Нет, он не имел даже отдаленного понятия о квантовой неопределенности, и ДНК была для него лишь часто попадающейся на глаза загадочной аббревиатурой.

Мистер Бакли – умный, любознательный, словоохотливый – оставался полным невеждой по части современной науки. Он был одарен живым интересом к чудесам Вселенной. Он хотел разбираться в науке. Беда в том, что «наука» попадала к нему, пройдя через негодные фильтры. Наша культура, наша система образования, наши СМИ жестоко подвели этого человека. В его сознание просачивались лишь выдумки и вздор. Его никто не учил отличать подлинную науку от дешевой подделки. Он представления не имел о научном методе.

Сотни книг написаны об Атлантиде, вымышленном континенте, якобы существовавшем 10 000 лет назад в Атлантическом океане, или согласно последней версии в Антарктиде. Автор этого мифа – Платон, ссылавшийся на предания далеких предков. В современных книгах с безоговорочной уверенностью описываются высокоразвитые технологии атлантов, их этика и духовность и оплакивается трагедия континента, затонувшего вместе со столь замечательной цивилизацией. Сложилась Атлантида нью-эйджа, «легендарная цивилизация высочайших наук», где главным образом возились с кристаллами. Катрина Рафаэль написала о кристаллах трилогию и положила начало буму кристаллов в Америке: кристаллы атлантов читали и передавали мысли, хранили древнюю историю и стали прообразом египетских пирамид. Разумеется, никакими свидетельствами эти откровения не подкрепляются. Хотя отчасти повальное увлечение кристаллами может быть связано и с недавним подлинно научным открытием: сейсмологи обнаружили, что внутреннее ядро Земли, возможно, представляет собой единый идеальный кристалл из молекул железа.

Немногие авторы, например Дороти Виталиано в «Легендах Земли» (Legends of the Earth), пытаются найти рациональное зерно в этой легенде, предположив, что речь идет об острове в Средиземном море, который был уничтожен извержением вулкана, или же о древнем городе, который в результате землетрясения обрушился в Коринфский залив. Такое событие на деле могло породить миф об Атлантиде, но речь не идет о гибели целого континента с таинственной, невероятно опередившей свою эпоху цивилизацией.

И напрасно мы будем искать в общедоступных библиотеках, популярных журналах и занимающих прайм-тайм передачах данные о строении морского дна, о тектонике плит, о морских картах, вполне убедительно доказывающих, что между Европой и Америкой никогда не существовало материка или огромного острова.

Сколько угодно сомнительной информации – наживки для легковерных. Гораздо труднее услышать скептические, сдержанные высказывания. Скептицизм не продается. Живой и любознательный человек, полагающийся на популярную культуру и из нее черпающий свои сведения об Атлантиде, с вероятностью в сто, в тысячу раз большей наткнется на некритически передаваемый миф, нежели на трезвый и взвешенный разбор.

Вероятно, мистеру Бакли следовало с большей настороженностью внимать популярной культуре, но упрекнуть его не в чем: он лишь усваивает то, что наиболее доступные средства информации подают ему как истину. Он наивен, но разве это дает кому-то право систематически обманывать его и вводить в заблуждение?

Наука апеллирует к нашей любознательности, восторгу перед тайнами и чудесами. Но точно такой же восторг пробуждает и лженаука. Рассеянные, малые популяции научной литературы покидают свои экологические ниши, и освободившимся местом тут же завладевает лженаука. Если б донести до всех, что никакие утверждения не следует принимать на веру без достаточных доказательств, для лженауки не осталось бы места. Но в популярной культуре действует своего рода закон Грешема : плохая наука теснит хорошую.

В мире огромное количество умных, даже я бы сказал, одаренных людей, одержимых страстью к знаниям, но их страсть осталась невостребованной. Исследования подтвердили «научную неграмотность» примерно 95 % американцев. Ровно такой же процент составляли не умевшие читать афроамериканцы перед гражданской войной, когда абсолютное большинство их пребывало в рабстве и за обучение раба чтению предусматривались суровые наказания. Разумеется, любые критерии неграмотности применительно к языковым навыкам или к научным знаниям несколько произвольны, но 95 % неграмотных – это крайне серьезно.

Каждое поколение сокрушается об упадке образовательных стандартов. Один из самых старых текстов в человеческий истории, написанный в Шумере примерно 4000 лет тому назад, уличает молодое поколение в вопиющем невежестве по сравнению с отцами. 2400 лет тому назад стареющий, ворчливый Платон дал в «Законах» (Книга VII) определение научной неграмотности:

Кто не умеет считать до трех, не отличает нечетные числа от четных или вовсе не умеет считать или отличать день от ночи, кто вовсе не знаком с обращениями Солнца и Луны и других звезд… Все свободные люди, как я полагаю, должны знать об этих областях науки не менее, чем любой ребенок в Египте изучает вместе с алфавитом. В той стране для блага детей были изобретены арифметические игры, чтобы учеба стала развлечением и удовольствием… Я… в позднюю пору жизни с удивлением узнал о нашем невежестве в этих вопросах, и мне кажется, мы похожи скорее на свиней, чем на мужей, так что я стыжусь не только за себя, но и за всех эллинов.

Не берусь судить, в какой степени незнание математики и других наук способствовало упадку древних Афин, но ясно вижу, как опасны последствия научной безграмотности в наше время – опаснее, чем когда-либо прежде. Лишь преступной глупостью можно объяснить равнодушие обывателей к глобальному потеплению, убыванию озонового слоя, загрязнению атмосферы, накоплению токсичных и радиоактивных отходов, эрозии плодоносного слоя, уничтожению тропических лесов, стремительному росту населения. Если мы не сможем производить высококачественные и недорогие товары, которые все хотят приобрести, промышленность перекочует в другие страны и обогатит иные края света. Попробуйте представить себе социальные последствия ядерной и термоядерной энергетики, суперкомпьютеров, ускоренного потока информации, абортов, использования радона, массированного сокращения стратегических вооружений, наркомании, правительственного шпионажа за гражданами, телевидения высокого разрешения, мер безопасности в аэропортах, применения эмбриональных тканей, возросших медицинских расходов, зависимости от нездоровой пищи, наркотиков для лечения маниакальных синдромов, депрессии, шизофрении, борьбы за права животных, сверхпроводимости, таблетки, устраняющей последствия полового акта, теории о наследственной склонности к асоциальному поведению, создания космических станций, полета на Марс, открытия лекарства от СПИДа и рака.

Как можем мы влиять на политику, как можем мы управлять собственной жизнью, если не понимаем действующих в мире сил? В ту минуту, когда я это пишу, конгресс принимает решение о роспуске Бюро по оценке технологий – единственной организации, в чьи обязанности входило консультировать сенат и конгресс по научным и техническим вопросам. Компетенция и добросовестность этого органа испытаны годами образцовой работы. Из 535 членов конгресса едва ли 1 % имеет какое-либо понятие о науке. Последним нашим ученым президентом был, по всей видимости, Томас Джефферсон .

Как же американцы решают эти вопросы? Как осуществляют подготовку народных избранников? Кто принимает подобные решения и на каком основании?

* * *

Отцом медицины признан Гиппократ Косский. 2500 лет спустя мы все еще помним его имя хотя бы потому, что медики приносят (пусть в отредактированном виде) «клятву Гиппократа». Но еще более Гиппократ заслужил наше уважение неуклонным стремлением избавить медицину от суеверий и превратить ее в истинную науку. Вот характерный для него отрывок: «Люди считают эпилепсию божественным недугом, ибо не понимают ее причин. Но, если мы станем именовать божественным все, чего не понимаем, сколько ж тогда будет божественного?» Мы не готовы признавать свое невежество во многих областях, мы предпочтем заявить, что во Вселенной много «непостижимого». «Бог в пробелах» – ему приписывается все, чего мы не сумели пока что понять. По мере того как совершенствовалась медицина, люди все больше понимали и все меньше приписывали божественному вмешательству как в причинах, так и в лечении болезни. Сократились несчастные случаи при родах и детская смертность, увеличилась продолжительность жизни, да и качество жизни благодаря медицине намного улучшилось для всех миллиардов населяющих Землю людей.

Гиппократ применял научный метод к диагностике болезней. Он настаивал на необходимости тщательного обследования: «Не предоставляй ничего случаю. Ничего не упускай из виду. Сочетай разные методы наблюдения. Не спеши». Градусник еще не изобрели, но Гиппократ уже вычерчивал температурные кривые, типичные для разных заболеваний. Он требовал от врачей умения расшифровывать по симптомам предысторию болезни и предсказывать ее дальнейший ход. Честность он ценил превыше всего и с готовностью признавал ограниченность медицинского знания. Он не пытался скрыть от читателей и потомков, что не смог спасти половину своих пациентов. Не так уж много возможностей имелось в его распоряжении: из лекарств только слабительное, рвотное и наркотические средства, да еще он мог прибегнуть к хирургическому вмешательству или к прижиганию. Но медицина в античном мире продолжала активно развиваться вплоть до падения Рима.

После падения Рима центр медицинского знания переносится в мир ислама, а в Европе наступают Темные века. Анатомические знания и хирургические навыки по большей части утрачены, все полагаются на молитвы и чудеса. Светских врачей, врачей-ученых практически нет, в ход пошли заговоры, зелья, гороскопы и амулеты. Запрещено расчленять трупы, т. е. практикующие медики не могут получить знания об устройстве человеческого тела. Научные исследования застыли на месте.

То же происходит по всей Восточно-Римской империи со столицей в Константинополе. Вот как описывает это Эдвард Гиббон:

За десять веков не совершилось ни единого открытия во славу человека или ко благу человечества. К умозрительным построениям античности не добавилось ни единой идеи; терпеливые и прилежные ученики догматически вдалбливали усвоенное следующему, столь же раболепному поколению.

До Нового времени даже лучшие представители медицины мало что могли сделать. Последней представительницей династии Стюартов на британском престоле была королева Анна. За 17 лет (дело было на рубеже XVII–XVIII вв.) она 18 раз беременела, но лишь пятеро детей благополучно появилось на свет, и из них лишь один пережил пору младенчества, но и этот королевский отпрыск умер в детстве, еще до коронации Анны в 1702 г. Едва ли Анна страдала какими-то генетическими заболеванием, а уж врачами она была обеспечена лучшими, каких сыскали в Европе.

Постепенно медицина училась бороться с болезнями, которые безжалостно обрывали столько детских жизней. Открытие бактерий, простая мысль, что врачам и акушеркам следует мыть руки и стерилизовать инструменты, правильное питание, меры общественного здравоохранения и гигиены, антибиотики, лекарства, вакцинации, открытие структуры ДНК, молекулярная биология, теперь уже и генная терапия – в современном мире (по крайней мере в развитых странах) родители имеют куда больше шансов вырастить каждого новорожденного, чем было у властелина одного из самых могущественных народов Европы на исходе XVII в. Мы полностью избавились от оспы, заметно сократились регионы, где есть опасность подхватить малярию. С каждым годом увеличивается прогнозируемая продолжительность жизни для детей, больных лейкемией. С помощью науки на Земле могут прокормиться в сотни раз больше людей, чем тысячу лет тому назад, и условия их существования стали намного лучше.

Читать над холерным больным молитву или дать ему 500 мг тетрациклина и вылечить его за 12 часов? (И поныне существует разновидность религии – Христианская наука, – которая не признает никаких микробов: над больным молятся, а если молитва не помогает, верующие скорее позволят своему ребенку умереть, нежели дадут ему антибиотик.) Можно сколько угодно лечить шизофреника психоанализом, а можно назначить от 300 до 500 мг клозапина в день. Научные методы лечения в сотни, в тысячи раз эффективнее альтернативных. И даже когда альтернативный метод с виду помогает, мы не можем быть уверены в его заслугах: случаются спонтанные ремиссии даже холеры и шизофрении, причем без молитв и психоанализа. Отказаться от достижений науки – значит пожертвовать не только кондиционерами, плеерами, фенами и спортивными автомобилями.

Пока человек не освоил сельское хозяйство, средняя продолжительность жизни охотника и собирателя составляла примерно 20–30 лет. Таким оставался прогноз для Западной Европы и в поздней Античности, и в Средневековье. До 40 лет средняя продолжительность жизни увеличилась лишь к 1870 г. В 1915 г. она составляла уже 50 лет, в 1930 г. – 60 лет, в 1955 г. – 70 лет, а ныне приближается к 80 (чуть больше у женщин, чуть меньше у мужчин), и весь остальной мир подтягивается вслед за Европой и США. Что послужило причиной этого замечательного, беспрецедентного прорыва, столь улучшившего положение человечества? Открытие болезнетворных бактерий, система общественного здравоохранения, развитые медицинские технологии. Увеличение продолжительности жизни напрямую связано с повышением ее качества – повысить качество жизни покойника довольно-таки затруднительно. Драгоценнейший дар науки человечеству – буквально дар жизни.

Однако микроорганизмы способны мутировать, и, словно лесной пожар, распространяются новые болезни. Идет постоянная борьба между новым «вооружением» вирусов и бактерий и ответными мерами человечества. В этом состязании мы не можем довольствоваться созданием новых лекарств и методик, нам нужно все глубже проникать в саму природу жизни, нам требуются фундаментальные исследования.

Чтобы мир не погиб от перенаселения, – к концу XXI в. ожидается от 10 до 12 млрд человек, – нужно изобрести надежные и эффективные методы производства пищи, т. е. совершенствовать семенной фонд и методы ирригации, разрабатывать новые удобрения и пестициды, системы перевозки и хранения. Попутно придется развивать и прививать методы контрацепции, добиваться полного равноправия женщин, повышать уровень жизни беднейших слоев населения. Разве это осуществимо без науки и техники?

Разумеется, наука и техника – не рог изобилия, из которого на мир прольются заветные дары. Ученые создали ядерное оружие, да что там – они хватали политиков за грудки и настаивали, что их народ (тот или иной) непременно должен оказаться в этой гонке первым. И они произвели 60 000 бомб. В годы холодной войны ученые США, Советского Союза, Китая и других стран с готовностью подвергали собственных сограждан излучению, даже не предупреждая их об этом, лишь бы преуспеть в ядерной гонке. В Таскиги врачи заверяли контрольную группу ветеранов, что лечат их от сифилиса, хотя на самом деле давали им плацебо. Жестокости нацистских врачей давно разоблачены, но и наши технологии отличились: талидомид , фреон, эйджент оранж, загрязнение воды и воздуха, истребление многих видов животных, мощные заводы, способные окончательно испортить климат планеты. Примерно половина ученых хотя бы часть времени работает на военный заказ. Немногие аутсайдеры все еще отважно критикуют изъяны общества и заранее предупреждают о грядущих техногенных катастрофах, но большинство либо идет на компромисс с совестью, либо вполне охотно служит корпорациям, или же трудится над оружием массового уничтожения, нисколько не заботясь об отдаленных последствиях. Техногенные риски, порожденные самой же наукой, противостояние науки и традиционной мудрости, кажущаяся недоступность научного знания – все это внушает людям недоверие и отвращает от образования. Есть вполне разумная причина побаиваться научного и технического прогресса. Образ безумного ученого доминирует в популярной культуре: субботним утром в детской передаче скачут какие-то придурки в белых халатах, а сюжет о докторе Фаусте дублируется во множестве фильмов – от посвященных самому доктору Фаусту до его коллег Франкенштейна и Стрейнджлава . Кракен – мифическое морское чудовище, гигантских размеров головоногий моллюск, известный по описаниям исландских моряков, из языка которых и происходит его название.

. «Учение о кристаллах» (1985) – книга директора по здравоохранению Центра природных препаратов и алкогольной реабилитации Катрины Рафаэль. Является «частью священного знания об использовании кристаллов и камней для целительства и расширения сознания».

Закон Грешема (также известен как закон Коперника – Грешема) – экономический закон, гласящий: «Деньги, искусственно переоцененные государством, вытесняют из обращения деньги, искусственно недооцененные им». Обычно его формулируют как «Дешевые деньги будут вытеснять дорогие деньги».

Хотя неплохое научное образование получили Теодор Рузвельт, Герберт Гувер и Джимми Картер. Великобритания может гордиться ученым премьером – Маргарет Тэтчер. В юности она занималась химией под руководством нобелевского лауреата Дороти Ходжкинс и потому на посту премьер-министра добилась полного и окончательного запрета вредоносного фреона.

Исследование Таскиги – печально известный медицинский эксперимент, длившийся с 1932 по 1972 г. в г. Таскиги, штат Алабама. Исследование стадий заболевания сифилисом на 600 испольщиках (21 из них не был заражен до начала эксперимента) считается самым позорным биомедицинским исследованием в США.

Успокоительное и снотворное талидомид в период с 1956 по 1952 г. стало причиной рождения множества детей с генетическими отклонениями.

Стрейнджлав – персонаж комедии Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав, или Как я научился не волноваться и полюбил атомную бомбу» (1964).

Карл эдуард саган мир полный демонов. Мир, полный демонов

* * *

ПредисловиеМои наставники

* * *

Глава 1Самое драгоценное

* * *

Предисловие
Мои наставники

Глава 1
Самое драгоценное